Русские добровольцы в Англо-Бурской войне

Оригинальная публикация:

https://pikabu.ru/story/russkie_dobrovoltsyi_v_angloburskoy_voyne_5055972

https://pikabu.ru/story/russkie_dobrovoltsyi_v_angloburskoy_voyne_chast_2_5056429

Перепост делается исключительно в архивных целях, ввиду его чрезвычайной ценности

Добровольцы из России С началом военных действий из европейских государств и США в Южную Африку направились добровольцы, желавшие принять участие в войне на стороне буров. Прилив добровольцев из Европы доходил до 400 человек ежемесячно. Общее число отправившихся в Южную Африку составило свыше 2500 человек. Их национальный состав определялся следующим образом: 1 Голландцев – 650 Русских – 225 Немцев (включая австрийцев) – 550 Итальянцев – 200 Французов – 400 Ирландцев – 200 Американцев – 300 Шведов – 150. Часть добровольцев отправлялась по личному по- чину, на свой риск и средства, часть – по вербовке различных комитетов, функционировавших во Франции, Германии и других государствах.

Подпоручик русской службы Евгений Фёдорович Августус в своей книге воспоминаний, посвящённой российскому военному атташе на стороне Англии Павлу Александровичу Стаховичу, так объяснял причины, толкнувшие его на поездку в столь дальние края:

"Что заставило меня, очертя голову, бросить Родину, службу и, забыв мудрую пословицу: Ерёма, Ерёма, сидел бы ты дома, – отправиться в Трансвааль, на войну, чтобы сражаться за чуждый народ, за чуждое мне дело? Не берусь ответить. Карамазовский (имеются в виду герои романа Достоевского «Братья Карамазовы») ли порыв самопожертвования, или просто желание опасности, риска, желание испытать острое наслаждение игрой своей жизнью?

отдельных добровольцев, по прибытии на фронт ожидало некоторое разочарование.

"Довольно комично было видеть, как вытянулись лица у некоторых офицеров, когда они узнали, что бурам не нужны их познания из тактики, уставов, самоокапывания и ружейных приёмов. Конечно, перспектива не блестящая, сняв золотые эполеты, надеть патронные сумки, баклагу и встать в ряды простым бойцом, но они забыли то обстоятельство, что не нам, воспитанным в душных стенах военных училищ и казарм, учить народ, где каждый воин по призванию, где каждый обладает инстинктивным чутьём охотника и воина. О каком-либо жаловании, конечно, никто не заговаривает, хорошо и то, что правительство берёт на себя заботы по экипировке и продовольствию волонтёров. Более других разочаровался мой соотечественник (подпоручик Леонид Покровский), когда последние его надежды попасть куда-нибудь в штаб лопнули точно мыльный пузырь и мне пришлось выслушать град укоризн злому року, по которому он бросил полк, где он был и полковым адъютантом, и командиром учебной команды, а теперь, здесь, даже не приняли во внимание, что он прошёл курс в сапёрной команде и умеет строить непроходимые искусственные препятствия. Но большинство волонтёров, между которыми были в числе прочих французские офицеры, потомки старинных аристократических родов, и один австрийский граф с громкой фамилией, отрешились от всяких иллюзий и ждали с нетерпением только момента посадки в поезд."

Подпоручик Августус как непосредственный очевидец предельно безжалостно описывал боевые действия:

"На другой день назначено перемирие. С обеих сторон выкинуты белые флаги. На гору поднимаются мерным шагом английские санитары с носилками. Буры толпами разбрелись по полю вчерашнего сражения и, добродушно улыбаясь, вступают в беседу с английскими носильщиками. Те угрюмо отмалчиваются и озабоченно снуют между грудами мёртвых тел, отыскивая раненых, ещё подающих при- знаки жизни. Нужно обладать нервами мясника, чтобы равнодушно взирать на эту потрясающую душу картину поля сражения, от которой и теперь ещё, при одном воспоминании, у меня холодеет сердце. Кучками нагромождены тела англичан, искавших за валами спасения от убийственного огня буров. Разве эти безжизненные громады каменных гор стоили того, чтобы из-за них погибло столько молодых цветущих жизней, чтобы из-за них пролилось столько крови! Ещё вчера она билась горячим ключом, вызывая жизнь и движение, а сегодня она за- стыла чёрными лужами на изрытой земле, запеклась на грязных мундирах, на посиневших уже лицах убитых. Вон лежит раскинув руки и ноги здоровенный детина с красной нашивкой сержанта – снарядом раздробило ему го- лову и она представляет теперь безобразный ком рыжих волос, крови и мозга. Вон другой, широко раскрыв глаза, точно живой, с креп- ко сжатой в руке винтовкой: его молодое безусое лицо застыло с выражением какого-то недоумения: За что? За что? А уж мухи копошатся на лице, залезая в глаза, в рот. Буры хлопочут над своими жертвами, по праву победите- ля собирают винтовки, котелки и скатанные одеяла, составляющие снаряжение солдат, отстегивают и снимают с раз- дувшихся животов поясные ремни и подсумки. Вон бур, у которого на ногах вместо башмаков изорванные опорки, заприметил у офицера сапоги с жёлтыми голенищами. Bei gute Skunnen! (Славные сапоги) – ухмыляется он. Но сапог не поддается. Ещё одно усилие – и у него в руках сапог с оторванной ногой. Кость выше колена раздроблена осколком. С проклятием швырнул он от себя сапог и заковылял дальше. Другие распарывают карманы, снимают бинокли, часы. Зачем всё это мёртвым, если всё равно их оберут свои же санитары. Look here! (Погляди-ка) – подзывает меня знакомый бур и, улыбаясь, показывает снятый с груди у молодого белокурого офицера бархатный медальон в золотой оправе; в медальоне портрет миловидной женской головки с изящным профилем. Return happy my Harry (Счастливо вернуться, мой Гарри), гласит надпись на обороте. Не вернётся бедный Harry к своей милой; пал он сражённый вражьей пулей, и хищные коршуны выклюют ему ясны очи, когда-то горевшие юношеским блеском. Невыносимое зловоние и отталкивающие картины обирания и раздевания трупов заставили меня покинуть поле сражения и я пошёл за своей лошадью, размышляя дорогой о трагической участи женщин, которым иногда так горько приходится раскаиваться, что скромному пиджаку предпочли блестящий военный мундир.

Российский офицер Леонид Семёнович Покровский (позднее погибший в рядах буров, в конце декабря 1900 г., в самый разгар партизанской войны) переслал домой с оказией несколько писем, которые были напечатаны весной–летом 1900 г. в газете «Варшавский дневник». Эти воспоминания интересны и тем, что автор подробно описывал и участие в боях своих соотечественников.

1-ое письмо Претория, 4 февраля –

"Ровно две недели тому назад наша команда, всего шестьдесят человек, была назначена в резерв сторожевых постов. Англичане стояли по ту сторону Тугелы, верстах в 4-х от реки, в лесистых горах. Буры заняли позиции на вершинах Спионскопа. Спионскоп – это длинный (более 4-х вёрст), параллельно реке горный хребет, и очень высокий (саженей 20–25), усеянный громадными камнями, за которыми так хорошо скрываются буры, весьма крутой к реке и пологий к нашему лагерю, где почивали спокойные бюргеры. По реке, шагов на 80–100 один от другого, были выставлены сторожевые посты. Да у моста стояло 10 человек. Мост-то буры не уничтожили в надежде со временем самим переправиться по нему, когда англичане начнут отступать. Между мостом и Спионскопом, опять-таки параллельно реке, тянется холм саженей 10 высоты, длиной около 3/4 версты. За этим-то холмом мы и засели.

Наше назначение – поддержка сторожевых постов – собственно, для формы только. Ведь не могли же бы мы, шестьдесят-то человек, принять бой. Отступать? Да на фронте нельзя, высоко и круто, не влезешь скоро-то, а в сторону – далеко, а мы были без коней. Здесь охрана вообще неважная. Сторожевые-то посты ведь выставлены только там, где броды есть, это – недалеко по обе стороны моста. А где глубоко, буры особенно не охраняют: знают, что вплавь англичанам не перебраться (как у всякой горной речки, на Тугеле течение быстрое), а лодок и плотов они не имеют; лес-то видите, мел- кий. Редко разве проедет разъезд, на обязанности которых, собственно, и лежит охрана всей реки. Дело было за полночь. Лежим это мы да покуриваем южноафриканские трубки. Один молодой бур что-то рассказы- вал, должно быть, что-нибудь весёлое: все смеялись. Я, конечно, туда же для компании, хотя ни черта не понимаю по их- нему. Неподалеку кафры варили для нас кофе. – Ваня! Попьём что ли кофейку-то? А то скоро, кажется, англичане придут, – окликнул меня мой боевой трансва- альский приятель Бузуков, бесшабашная головушка: был в трёх кампаниях, трансваальскую переживает четвёртую. Он, оказывается, ходил по ту сторону Тугелы, хотел высмотреть англичан, да чуть сам не попался ихним солдатам. Вдруг, откуда ни возьмись, с горы кубарем слетел бородатый бур, да как заревёт во всё горло: «Англичане большими силами переправляются через мост: многие уже на этой стороне!» – На гору! – скомандовал наш фельдкорнет. Пока я искал для себя удобный камень, чтобы скрытно и, главное, безопасно для себя можно было стрелять в противника, наши посты уже отступили на нас.

За ними следом шли англичане. Мы, конечно, сразу же дерка, давай Бог ноги, поближе к своим. Англичане заняли наш холм. Начинало светать. Тёмные силуэты заметно двигались на вершине брошенной нами позиции. «Двинуться вперёд, а потом отступить и заманить англичан на эту сторону холма», – проговорил прискакавший какой- то бур. Мы поползли на животах, пользуясь всяким камушком и кустиком как закрытием от неприятельского глаза. Вот уже у подошвы горы. Ещё немного вверх… и мы столкнемся с английскими штыками, жутко!.. Ну, слава Богу, вот и камни! Наконец-то добрались и теперь есть где укрыться! «Хорошо ещё, что англичане не стреляли в нас, когда мы пошли по равнине», – говорили между собой мои храбрецы-соседи. Мелькавшие всё время на вершине горы тени вдруг почему- то скрылись. Наш передовой боковой секрет сообщил, что англичане спустились немного по скату горы. Оказывается, эти меднолобые решили, что не стоит из-за каких-то 60 человек и ружья марать, заберем, дескать, их живьём, без выстрела, да и себя не обнаружим, а их было 1 regiment (полк) – 800 человек. Мы-то тогда не знали, что их так много. Ну что же? Они вниз, а мы – наверх, и всё ползком. Доползли это сажени на 3–4 от вершины, да и засели, наверх-то не полезли, побоялись наткнуться, притом и камни-то попадались уж больно хорошие. Живо раскупорили мы свои патронташи и, расположившись шагов на пять один от другого, уже прицеливались к вершине, готовые пристрелить первого храбреца. Англичане по расчёту времени решили, что мы уже должны быть на вершине, и вот, взяв ружья на руку, первая их шеренга чин- но двинулась в атаку. Подходят к вершине, глядь…, а нас-то и нет, не видно. Высунули они свои головы в нашу сторону, дескать, буры, где вы?

А мы паф, паф, паф – и полетели простреленные английские головы; да прямо на нас немедленно появилась вторая шеренга: такая же участь. Третья – то же. Дальше – по две шеренги, они сдуру-то шли в затылок и одна пуля убивала двоих. Были и такие, что подходили к нам почти вплотную, это которых мы не успевали пристрелить на вершине, так таких достреливали уже в упор. Тяжело тогда было: руки устали, плечо от отдачи выстрелов болит… Ведь сколько пришлось стрелять-то!! И верите, все пули у них в голове. На двадцать- то пять шагов ведь можно было без промаха стрелять.206 Ну и ругал же я их за ихнюю тактику. Стреляю и ругаюсь. Мне как русскому офицеру, изучившему до тонкостей военное искусство, да ещё в деле ведения боя в поле, побывавшему в ежовых рукавицах моего начальства, обидно было, очень обидно было смотреть на подобное извращение стратегии и тактики. Ну, зачем они уходили с горы-то? А потом: пустили в атаку шеренгу – побили; другую – побили. Видишь что-то плохо, ну и гони сразу всех; всех-то не успеют перестрелять, да гони не шагом, а бегом, да и на вершине-то не останавливайся, да не выглядывай: «Эй, буры, где вы?»

Ну где же превосходство организованной армии? Единственно, что у них есть, так это сплочённость части в том смысле, что когда уже человек триста (300) валялось на нашей стороне, из пожелавших всем родным и знакомым никогда не ходить в атаку на буров, так все остальные, без исключения все, оставили по- пытку взять нас живьём, не хотели и стрелять в нас и – давай Бог ноги! А мы тогда на гору, опять за камни, и по пятам давай посылать им Маузеровского гостинца. В это время загорелся бой по всей линии. Грохот орудий, трескотня выстрелов с обеих сторон положительно оглушали, а часто разрывавшиеся вблизи снаряды и с визгом пролетавшие над головой дум-дум мешали сосредоточиться и хорошо уяснить картину боя. Но вообще все выгоды позиции были на нашей стороне. Высоко над нашими головами пролетели бомбы с вершины Спионскопа и удачно разрывались в толпе неприятеля. Да к нам прибыло 1 орудие и сокрушительной картечью преследовало остатки улепётывавшего от нас полка. Рассыпавшиеся далеко по обе стороны моста многочисленные ряды англичан уже повели наступление, невзирая на сильный огонь буров, направляемый как с вершины Спионскопа, так и с нашего холма подоспевшими подкрепления- ми. Но середина, сильно поражаемая нашим артиллерийским и ружейным огнём и увлечённая бегством отбитых нами, вспомнила о возможности спасения и бросилась через мост. А фланги сначала подумали, но в силу сплочённости своего бараньего стада в деле отступления, не хотели отставать от своих и вот… понимаете, ничего подобного в жизни я никогда не видал, да и не увижу! Ну и хаос, ну и картина! Вот так войска, ну и дисциплина!…

Сначала все бросились на мост, но там и без того громадная толпа, страшная давка, шум, крик, гам… точь в точь как французы на Березине. Тогда все в реку. Да многие на броды-то не угодили, глубоко, тонут. А буры по ним из-за камушков всё жарят, да жарят. Раненые утопающие хватаются за здоровых: драки и – вместе тонут. А течение-то быстрое, несёт и больных и здоровых, и живых и мёртвых. Всего в этом сражении англичан было 6000 человек. Выбыло из строя убитыми и ранеными до 3000 человек. Да и немудрено: ведь мы их лупили всё время, пока они не убрались в свои лесистые горы, а это далеко по ту сторону реки. Из отбитого же нами полка, из 800-то человек, мы справлялись после, осталось в живых всего только 174 человека. Видал я баранов, много видал, но таких, как англичане ещё не видывал. А славное было дело-то! Не знаю, удастся ли вам побывать в таком! Ведь из 60-то человек мы все живы и здоровы. Прямо – чудо. Вот только кофейку с Бузуковым я так и не выпил."

Приведём и статью о добровольцах, с которой потом полемизировал российский волонтёр Леонид Покровский:

"Буры не желают интернациональных добровольцев. Они отказываются от их помощи; странно, казалось бы, на первый взгляд; – у буров людей мало, воевать некому; англичане грозятся повернуть весь мир вверх тормашками и уничтожить буров, если не искусством, то силой, а между тем буры неохотно берут в свои ряды добровольцев из Европы. Техники, артиллеристы, оружейники принимаются ими с распростёртыми объятиями, но борцов за Трансвааль они не желают. Но почему же?

Мне кажется, что они смотрят на наших русских, французских и иных земель добровольцев, как смотрит дворник на барина, взявшегося за топор: оставьте, дескать, барин, не господское это дело, ручки испортите. Такими баричами должны казаться солдатам бурам господа добровольцы. Кто поспешил предложить свои услуги Трансваалю? Разве были между ними му- жики, родившиеся в деревне, всю жизнь проведшие среди природы, выносливые, сильные, крепкие, хладнокровные? Нет. Ехали только господа. Иной отправлялся глядеть на человеческую бойню от скуки, другой от сочувствия к бурам, третий – потому что это в моде, четвёртый – потому что надеялся там командовать если не дивизией, то, по крайней мере, полком и, наконец, пятый стремился научить, преобразовать, наставить и победить... Какой-нибудь богатый человек, пресытившийся светскими удовольствиями, кутающийся в лёгкий мороз в меха, а в дождь выезжающий не иначе как в карете, вдруг задумывает совершить partie de plaisir в Трансвааль.

Он начинает всем рассказывать почти что шутки ради, что он едет помогать бурам в Трансвааль; все дивятся, жалеют, жмут руки, дамы влюбляются, барышни немеют, помилуй- те – бур! К бурам едет! Лучший чемоданщик готовит вьюки и постели, седельник седла, приносят палатки, ружья. Комнаты загромождены ящиками, сундуками, чемодана- ми. Плотники и упаковщики пилят и стругают, а сам вино- вник переполоха в новеньких гетрах и велосипедных штанишках сосредоточенно курит папиросу за папиросой и взор его устремлен в потолок. Он думает – какие женщины в Трансваале, есть ли прачки, и как он будет командо- вать этими несчастными бурами. И сами буры ему рисуются какими-то несчастными пейзанами (крестьянами) из балета, весьма обласканными, что к ним прикатила столь важная персона. Доброволец солдат видал только на часах и на параде, для продовольствия своего предусмотрительно запасся консервами и вином. Когда такой субъект начинает выгружать свои чемоданы в Претории, то скромным и непритязательным бурам кажется, что к ним приехал англичанин.

На Родине добровольцев отзывы об "воинах-интернационалистах" были разные, не все разделяли восхищение их порывом.  

"В Саратов вернулся из Трансвааля некий техник господин Грингоф, и в качестве сведущего лица интервьюирован был репортёром «Саратовского дневника» и наплёл ему следующее:

– Как вели себя в Трансваале русские добровольцы?

– О, – улыбнулся господин Грингоф, – неважно, очень неважно! Начать с того, что по прибытии в Трансвааль они получили от буров лошадей и ружья, но на другой же день ло- шадей пропили. То же было бы, вероятно, и с ружьями, но их в кабаках не принимали! Наконец, лишившись лошадей, они стали добывать их таким остроумным способом: обрезывали постромки у извозчичьих лошадей, а извозчикам выдавали квитанции: получайте, мол, за своих лошадей с буров! Вообще порядка и дисциплины у наших добровольцев совершенно не было. Да это и понятно – здесь не было грозного начальства, к которому русский человек привык, а у буров дисциплина понимается несколько иначе: вне сражения между низшими и высшими чинами у них дружеские отношения, им не нужен кнут – довольно слова.

– Всё же русские участвовали в военных действиях?

– Да, в нескольких сражениях, но, в конце концов, их распущенность привела к тому, что буры перестали брать с собой русских, а начальник отряда, капитан Ганецкий, сбежал (?!?) от добровольцев в Москву.

Приведём и интереснейшую статью Едрихина «Маленькая хроника» о штабс-капитане Александре Николаевиче Шульженко:

"Я получил из Претории от одного постоянно живущего там уитландера (Уитлендеры (также — ойтлендеры, ойтландеры) (африк. uitlander — чужеземец, пришелец, неафриканер, т. е. лицо неголландского происхождения) — в узком смысле, наименование европейских, главным образом английских, реже американских, шахтёров, прибывших в Южную Африку для работы на приисках крупнейшего месторождения золота на Витватерсранде в Трансваале. В широком смысле, обозначение переселенцев 1870—1890-х годов в южноафриканские (бурские) республики Оранжевое свободное государство (1854) и Трансвааль (1856), где их доля со временем составила до трёх четвертей белого населения. (прим. ТС)., письмо, в котором, между прочим, вот что говорится о нашем соотечественнике А.Н. Шульженко, одного из первых отправившихся в Трансвааль. При этом сообщу вам весьма интересные сведения о вашем спутнике господине Шульженко. Я недавно имел искреннее удовольствие видеть его здесь, в Претории. Он про- извёл на меня неизгладимое впечатление. Ещё и теперь стоит он у меня перед глазами: исхудалый, загорелый, покрытый грязью и заросший волосами. На нечесаной, должно быть месяцами немытой голове была надета шляпа, до того помятая и истрёпанная, что при нужде она могла бы сойти за носовой платок. На груди виднелась до неузнаваемости заношенная фланелевая рубашка; поверх неё – жилет и сюртук, которые могли бы быть очень тёплыми, если бы грязь обладала свойством согревать тело. Подпоясанные ремнем грубые крестьянские брюки, вполне соответствующие костюму бо- тинки, патронташ через плечо и Маузер в руке – вот полная внешность интеллигентного человек, появление которого в своём прежнем кругу могло бы произвести переполох.

Здесь все, кто не знает господина Шульженко, принимают его за настоящего бура, но у тех, кто хотя бы немного был знаком с ним ранее, он вызывает к себе смешанное чувство удивления и сожаления. Если бы все буры были воодушевлены таким мужеством, как он, мы (ойтландеры), может быть, никогда не имели бы удовольствия видеть здесь английский флаг. Но один – что он мог сделать? Ему не оставалось ничего иного, как двигаться вслед за отступавшими. Я видел его здесь 31 мая. Перед этим он провёл всю ночь в седле и теперь, после нескольких часов отдыха, должен был снова оставить Преторию, так как англичане готовились овладеть городом. 4 июня в 11 часов утра началось слабое постреливание южного форта, расположенного недалеко от железнодорожной станции, и с большими промежутками продолжалось до заката солнца. На следующее утро англичане вошли в Преторию. Отступление буров прикрывалось командой разведчиков под командой Терона (Theron), в составе которой был и господин Шульженко. Ещё накануне отдано было приказание очистить город. Я пробовал было уговорить господина Шульженко остаться в Претории и прекратить этот ужасный образ жизни, но он ничего не ответил мне и только на прощание кивнул головой. В тёмную и холодную ночь он, как был, двинулся в числе последних к Лейденбургу.

А.Н. Шульженко, бывший штабс-капитан Керченской минной роты, это ещё молодой 30-летний красавец-мужчина высокого роста и атлетического сложения. Вместе с выдающимися физическими качествами при- рода наделила А.Н. Шульженко недюжинным умом и характером. Он получил хорошее школьное образование, прекрасно окончив Бакинское реальное училище и московские военно-училищные курсы, прошёл затем курс офицерской электротехнической школы, одновременно изучая в Санкт- Петербургском университете под руководством профессора Иностранцева страстно любимую им геологию. В одно и то же время он электротехник, ботаник, машинист, астроном, инженер, минёр, химик и отличный строевой офицер. По своему же характеру и наклонностям – это Миклухо-Маклай. За свою краткую службу он успел побывать во всех концах европейской России, плавал по Чёрному и Каспийскому морям, устраивал минные заграждения на Висле, укреплял Черно- морское побережье, частью пешком, частью верхом прошёл всю Сибирь, побывал на Камчатке, в Китае, Японии. Слишком крупный для рамок служебной карьеры, он метался во все стороны, ища живого дела. Исследовав рыбные промыслы на Охотском море и заметив, каким страшным хищениям подвергаются родные богатства со стороны американских бандитов, он спешит в Петербург, хлопочет о разрешении устройства русских факторий, но не встретив сочувствия, вынужден бросить дело. Тогда он идёт искать золото в Манчжурию, дерется с хунхузами, начинает торговлю, служит машинистом на заводе. В Трансвааль он отправился, чтобы изучить народную войну и присмотреться к работам на золотых приисках.

Приведём письма русских добровольцев подпоручиков князя Михаила Енгалычева и Ивана Никитина:

"В англо-трансваальской войне буры пользуются общим сочувствием, которое выражается довольно значительным числом поступивших и поступающих в их ряды волонтёров. К числу последних принадлежим и мы – два русских офицера, ещё недавно служивших, как вам известно, в одном из полков Тифлисского гарнизона, но оставившие службу и выехавшие в Трансвааль в помощь к бурам и с желанием применить на деле те знания, которые нами приобретены на военной службе."

Другая, очень интересная беседа с князем Енгалычевым, была опубликована в сентябре 1900 г.:

"Князь М. Енгалычев, бывший поручик 16 гренадёрского Мингрельского полка. Движимый чувством негодования против английских звёрств в Трансваале, молодой князь решил пойти на за- щиту угнетённых буров. Вместе со своим полковым товарищем поручиком Никитиным, он подал в отставку и немедленно отправился в Трансвааль. Там он находился в действующей бурской армии, сражался в битве при Дорнкопе, был ранен гранатой в руку и контужен в ногу, два месяца лежал в госпитале в Йоханнесбурге, был взят в плен и, на- конец, как военнопленный, с другими пленными европейцами, был отправлен в Европу. В Берлин князь Енгалычев явился без средств и русского паспорта, полубольной, голодный, в потрёпанной офицерской тужурке и дырявых сапогах. Всё, что у него было, отняли или украли просвещённые мореплаватели. Князь, как очевидец и участник, рассказал мне очень много интересного.

– Выехали мы с Никитиным из Тифлиса и направились в Преторию через Константинополь, Александрию и так далее, – начал свою грустную повесть мой собеседник. – В дороге пришлось испытать много мытарств, но об этом не стоит говорить. В Претории буры приняли нас очень радушно и предложили нам на выбор – зачислиться в бюргеры или же добровольцами. Последним, в случае благоприятного исхода войны, обещали дать значительное денежное вознаграждение. Не желая сделаться подданными Трансваальской республики, мы изъявили желание быть тоже добровольцами. Нас тотчас же вооружили, снабдили фуражом, дали по две лошади и отправили под Блумфонтейн. Там уже находился Русский отряд человек в 40. Нас причислили к этому же от- ряду. Под Блумфонтейном мы стояли целый месяц в полнейшем бездействии. Противник ничего не предпринимал. Мы выжидали. Время от времени показывались английские патрули, мы их систематически преследовали. Происходили небольшие перестрелки. По истечении месяца пришло распоря- жение немедленно и быстро двинуться на Мафекинг. Нужно было ехать через Йоханнесбург по линии железной дороги на Клерксдорф. Прибыли в Йоханнесбург и соединились с вновь сформированным отрядом из полицейских. Здесь, к сожалению, Русский отряд распался, и его постигло несчастье – русские поляки-рабочие украли у нас двенадцать лошадей. Поехали дальше в Христианию, страшно торопились. Это была какая-то бешеная езда. Вследствие быстроты поезд дважды сходил с рельс. По дороге встретились с отступавшей из-под Мафекинга двухтысячной отборной кавалерийской командой. Часть Русского отряда присоединилась к последней и направилась с ней обратно в Йоханнесбург. Колонны Френча преследовали нас по пятам. Началась снова бешеная скачка. Двигались только ночью. Днём лежали в лощинах, прячась от англичан. Последние – шли днём. Тяжёлое, мучительное было время! Не спали, не ели, не пили.

Добежали, наконец, до Дорнкопа и расположились здесь лагерем. Прошла тревожная ночь. Утром к нам прискакал бур, бледный, почти в полуобморочном состоянии. Он привёл с собой в поводу прекрасную английскую лошадь. На селе у него был негритёнок. Он сообщил нам, что был на рекогносцировке, встретил двух английских кавалеристов, из которых одного убили, захватив его лошадь и бывшего при них лакея-негритёнка. Он донёс нам, что за горой, в трёх верстах находится колонна Робертса. Эта весть породила в нашем лагере панику. Началась невообразимая суматоха. Между тем, батареи англичан выехали на гору и начали нас обстреливать. Стреляли они поразительно метко. Прошло немного времени, англичане вы- били нас из первой позиции. Мы заняли вторую, но и здесь невозможно было долго держаться. Гранаты градом сыпались на наши головы. Мы снова отступили и заняли третью позицию. Англичане выслали цепь и двинулись в атаку. Но в 800 шагах почему-то заиграли отбой. Английская кавалерия по- пыталась было обойти нас с фланга. Но наша артиллерия из 4 орудий начала её обстреливать и быстро обратила в бегство. Вечером бой прекратился. Это было 27 мая. Ночь не спали всё время стояли под ружьём. 28 мая с утра битва возобновилась. Бой был по всей линии, исключая правый фланг, где всё было спокойно. Но вскоре открылся огонь, и там англичане выдвинули две батареи и начали пальбу. Стреляли ужасно – целых два часа. Выходные колонны приблизились на 800 шагов и, в свою очередь, открыли огонь. Затем подошла центральная колонна на такое же расстояние. Соединившись с остальными, она бросилась в атаку. Начался ад. Гранаты и пули сыпались градом. Наши бросили свои позиции с правого фланга, где англичане захватили два наших орудия. Вскоре была взята наша центральная позиция. Наш отряд всё ещё держался, лёжа за камнями.

Невозможно было поднять голову – пули и гранаты как шмели жужжали и лопались кругом. Я выпустил более ста па- тронов. Ружьё накалилось так, что трудно было его держать. Но я продолжал стрелять, стоя у камня. Вдруг в нескольких шагах от меня ударилась о камень граната. Я в этот момент прицеливался. Граната лопнула. Осколки со свистом пролетели в разные стороны. Один из них врезался мне в левую руку, разбив при- клад и выбив у меня ружьё. Истекая кровью я упал на землю. Между тем, неприятельская цепь была уже шагах в 400 от нас. Буры схватывали лошадей и толпами, вскачь, бежали с позиции. На местах оставалось уже не много людей. Я лежал под камнем и не знал, что делать. Никитин был в нескольких шагах от меня и, не обращая внимания на всё происходящее, с увлечением стрелял. Оставаться здесь и ждать англичан – это значило обречь себя на верную смерть. Я решил спасаться. Собрав последние силы, я пополз между камнями и кое-как добрался до лошадей. Меня посадили на лошадь, и мы целой толпой по- скакали по направлению к Йоханнесбургу. Мы неслись так, что не чувствовали под собой земли. Издалека до наших ушей до- носились крики «ура!» То была взята англичанами наша последняя позиция. Среди нас было много раненых. Один бур, мужчина лет 45-ти, был прострелен в грудь навылет. Он ехал истекая кровью. Рядом с ним скакал 13-летний мальчик с простреленным плечом. Всех раненых поместили в Йоханнесбурге в госпиталь. Бур, с простреленной навылет грудью, не захотел ложиться в больницу и, не медля, поехал в Преторию. Раненый в плечо мальчик последовал за ним. Наверное, по дороге они померли! На другой день, 29 мая, нам объявили, что Йоханнесбург взят англичанами.

Нас, раненых, в тот же день выбросили из госпиталя, заявив, что места нужны для раненых англичан. Я, с моим товарищем Калиновским, прошёл в больницу французского Красного Креста, но англичане узнали обо мне и через неделю по- требовали меня в форт, где взяли у меня подписку о соблюдении нейтралитета. Во французском госпитале я пролежал два месяца. Затем меня и Калиновского вместе с остальными европейцами англичане выслали из Йоханнесбурга в Ист-Лондон. Оттуда, не давая опомниться, они отправили нас на английском пароходе в голландский порт Флиссинген. Везли нас в трюме третьего класса. Всех нас, во- еннопленных, было около 400 человек. Плыли мы при самых тяжёлых условиях. Кормили нас отвратительно. Давали тухлые, совершенно разложившееся мясо и рыбу, маргарин и невозможный чай. При виде этой пищи меня рвало. Чай я прямо выливал за борт. Приходилось почти голодать. Обращались с нами дерзко и грубо. Воздух в нашем помещении был скверный. Теснота, грязь, вонь. Во Флиссингене нас высадили и передали распоряжение английского консула. Тот дал нам билеты, кому куда, и несколько денег на дорогу. Мне был дан билет до Берлина 2 класса и 80 гульденов на дорогу от Берлина до Тифлиса. Французы получили билет 3 класса до Парижа. Благодаря этой помощи, я добрался до Берлина и мог придать себе некоторый человеческий облик, – закончил свой рассказ князь.

– Какая судьба постигла остальных русских волонтёров, и где они теперь? – продолжал я беседу.

– Мой товарищ Никитин пропал без вести. Я думаю, что он убит под Дорнкопом. Буры рассказывали мне, что среди убитых был найден один русский в жёлтой верблюжьей тужурке с гербами на пуговицах. Это был костюм Никитина... Шульженко, штабс-капитан, сапёр, состоящий до сих пор на действительной службе и пользующийся только отпуском, – был со мной под Блумфонтейном и в сражении при Дорнкопе, а потом оказался в Претории.

Строльман – морской офицер, лейтенант запаса, также пропал без вести. Рюгерт, поручик, лежал со мной в госпитале, затем поправился и выписался. Говорят, что он был схвачен англичанами. Причиной этому послужило то, что однажды он шёл по улице с винтовкой. Где Августус и Дреер – не могу сказать. Диатроптов, Кравченко и некоторые другие вернулись в Россию. Об остальных русских добровольцах, не офицерах, сведений не имею.

________________

использованы материалы Рубанов В. От Петербурга до Претории. СПб., 1900,

Англо-бурская война 1899–1902 годов глазами российских подданных. В 13 томах. — М.: Издатель И. Б. Белый, 2012.